Подготовка к олимпиаде: 2 творческий тур. Разбор задания «Территория эмоций»

ЗАВИСТЬ И БЛАГОДАРНОСТЬ В ИСКУССТВЕ (фрагмент лекции)

Зависть, что наваждение, захватывает и выжигает душу, казалось бы, привыкшую к вдохновению, высокому полёту фантазии. Образ завистника-художника в «Моцарте и Сальери» Пушкина передан поэтической речью, но Сальери, как и речь его эмоционально сдержанны, не хлещут через край. Зависть поражает ум! Она заставляет его работать в искажённом режиме: оправдать убийство, совершение его во имя всеобщего блага!

Гоголь в повести «Портрете» прямо говорит о демоническом искушении. От лица автора изображается состояние одержимости, бешенства, которое заставляет Чарткова скупать и уничтожать талантливые картины. Животные сравнения («подобно тигру»), портретные штрихи («скрежетал зубами и пожирал его взором василиска», «желчь проступала на лице»), лексическая экспрессия («бешеная сила», «ужасные злодеяния», «адское намерение»), глагольные повторы (кидался, рвал, разрывал, изрезывал, топтал ногами) – «вырисовывают» эмоцию в прозаическом тексте со всей полнотой.

У Брейгеля на картине — бесцветный, и алогичный антимир. Чаяния завистников пусты как деревянные горшки и башмаки, насаженные на сучьях деревьев, стоящие в ряд на подставке, съедаемые чудовищной рыбой. Тщеславие первая подруга зависти: богато одетая женщина в центре картины протягивает руку к огромному индюку. Остроконечные колпаки, сучья, носы лодок или зооморфных адских существ графически воплощают напыщенность, высокомерие.

Чувство благодарности, напротив, делает из человека Человека. В романе Гюго «Отверженные» бывший каторжник Жан Вольжан спасён от беды священником Мириэлем, который говорит полиции, что сам подарил Вольжану украденные им серебряные ложки. Спустя много лет, помня доброту Мириэля, Вольжан в миг торжества над врагом отпускает следователя Жавера, помня о том, что Мириэль поверил в него. 

Бродский в стихотворении в честь своего сорокалетия изрекает: «Что сказать мне о жизни, что оказалась длинной? / Только с горем я чувствую солидарность, / но пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность». Эмоциональный контраст между перечислением пережитых бедствий и финальным чувством благодарности за всё создаёт эффект нравственного преображения, нового Духовного Рождения.

А как выразительны движения рук слепой цветочницы в последних кадрах чаплинских «Огней большого города»! По рукам она узнаёт своего истинного благодетеля, которым оказывается маленький бродяга!

Роман В. Гюго «Отверженные»

– Ах, это вы! – вскричал он, обращаясь к Жану Вальжану. – Я очень рад вас видеть. Но послушайте, что же это вы? Ведь я вам отдал и подсвечники. Они тоже серебряные, как все остальное, и вы вполне можете получить за них франков двести. Почему вы не захватили их вместе с вашими приборами?

Жан Вальжан широко раскрыл глаза и взглянул на почтенного епископа с таким выражением, которое не мог бы передать никакой человеческий язык.

– Ваше высокопреосвященство, – сказал жандармский унтер-офицер, – следовательно, то, что нам сказал этот человек, – правда? Мы встретили его. У него был такой вид, словно он убегал от кого-то. На всякий случай мы задержали его. При нем оказалось это серебро.

– И он вам сказал, – улыбаясь, прервал епископ, – что это серебро ему подарил старичок священник, в доме которого он провел ночь? Понимаю, понимаю. А вы привели его сюда? Это недоразумение.

– В таком случае мы можем отпустить его? – спросил унтер-офицер.

– Разумеется, – ответил епископ.

Жандармы выпустили Жана Вальжана, который невольно попятился назад.

– Это правда, что меня отпускают? – произнес он почти невнятно, словно говоря во сне.

– Ну да, отпускают, не слышишь, что ли? – ответил один из жандармов.

– Друг мой, – сказал епископ, – не забудьте перед уходом захватить ваши подсвечники. Вот они.

Он подошел к камину, взял подсвечники и протянул Жану Вальжану. Обе женщины смотрели на это без единого слова, движения или взгляда, которые могли бы помешать епископу.

Жан Вальжан дрожал всем телом. Машинально, с растерянным видом, он взял в руки оба подсвечника.

– А теперь, – сказал епископ, – идите с миром. Между прочим, мой друг, когда вы придете ко мне в следующий раз, вам не к чему идти через сад. Вы всегда можете входить и выходить через парадную дверь. Она запирается только на щеколду, и днем и ночью.

И. Бродский

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

ТЕРРИТОРИЯ ЭМОЦИЙ. ВОСТОРГ И ВИНА В ИСКУССТВЕ (фрагмент лекции)

Восторг отрывает человека от земли, создаёт ощущение парения, полёта. Что приводит нас в восторг? Конечно, любовь, созерцание красоты, единение с природой. В стихотворении Фета восторг автора вызывает майская ночь, возникает эмоциональная вертикаль: «Все звёзды до единой… в душу смотрят вновь». Обилие восклицаний, образующих анафору («какая ночь!»), олицетворение-обращение («твой лик, о ночь…»), сравнения («так деве новобрачной»),  — создают  возвышенную экспрессию поэтического образа ночи.

И в знаменитом эпизоде «В Отрадном» из романа Толстого «Война и мир» снова мотив полёта. Переживание юной Наташи желания взлететь, выпорхнуть из окна передаётся через физиологические ощущения молодого тела, подобного пружине. Интенсивность переживания единства с прелестью ночной природой оттеняется равнодушным спокойствием Сони и молчаливым свидетельством князя Болконского. Речь Наташи отрывиста и наполнена восклицаниями («Ах, какая прелесть!», «Ах, Боже мой! Боже мой! Что же это такое!»).

А художник Шагал визуализирует полёт души влюблённых на картине «Прогулка».  Розовый цвет платья девушки, символизирующий любовь, рифмуется со светлорозовым небосводом, занимающим большую половину пространства картины.  Влюблённые как будто вырастают в своём восторге, и нарушается пропорциональность: они выглядят великанами на фоне маленьких зелёных домиков, даже выше светлорозового храма.

На противоположном полюсе восторга лежит чувство вины, которое принижает, сковывает человека, отсекает пути к счастью, полноте бытия. В русской литературе XIX века чувство вины становится метафизическим свойством русской души, равнозначной совести. Так, в романе Тургенева «Дворянское гнездо» счастье Лаврецкого и Лизы невозможно, поскольку Лаврецкий не может порвать с легкомысленной супругой, продолжая нести за нее моральную ответственность, а Лиза полагает лучшим для себя уйти в монастырь для отмаливания чужих грехов. Грустные пейзажи и образ родового дома/не дома создают атмосферу коллективной вины перед жизнью, родной землей. 264 слова.

Чувство нравственной вины становится частью личности Льва Толстого и многих его героев: Болконского, Пьера, Наташи, Левина, Анны Карениной, Нехлюдова и др. Наташа после попытки побега с Курагиным, осознав вину перед Болконским, «потухает», стареет так, что Пьер не может узнать её. Анна Каренина в борьбе за личное счастье строит свою тюрьму из чувства вины перед сыном Серёжей, мужем, Вронским и, в конечном счёте, перед собой, перед Богом. Страшный мужичок в её снах предстаёт символом вины и грядущего возмездия. Левин несёт вину за ложь общественного порядка, в котором приходится жить. 362 слова.

Христианское миросозерцание неразрывно с чувством вины. На картине Рембрандта «Возвращение блудного сына» чувство вины уже выливается в покаяние. Босой скиталец в рубище  стоит к нам спиной на коленях перед старцем, пряча лицо в складках его плаща. Его лица не видно, виден затылок, грязные ступни. Свет падает на верхнюю часть спины, которую обнимают руки отца, блик света — лицо старца. В лоно света Истока возвращается блудный сын. 423 слова.

В фильме Тарковского «Зеркало» чувство родовой вины воплощается в снах о доме. Черно-белые кадры деревенского дома, построенного дедом, проходят лейтмотивно, возвращая героя в лоно семейно-родовой памяти. Двери и окна дома заколочены, двор пуст, ветер завывает в пустом пространстве. Но в одном из снов дверь открывается и к тихой радости сновидца появляется мать, перебирающая картошку, и друг детства — собака. Чувство вины у Тарковского активно побуждает к совершению Путешествия памяти, преодоления забвения и выход за пределы ограниченности Временем. 

Л.Н. Толстой «Война и мир»

«Пьер не заметил Наташу, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально-вопросительные».

М.Ю. Лермонтов

ДУМА

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

   В бездействии состарится оно.

   Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов и поздним их умом,

И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,

   Как пир на празднике чужом.

   К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы;

Перед опасностью позорно малодушны

И перед властию — презренные рабы.

   Так тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между цветов, пришлец осиротелый,

И час их красоты — его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей

Надежды лучшие и голос благородный

   Неверием осмеянных страстей.

Едва касались мы до чаши наслажденья,

   Но юных сил мы тем не сберегли;

Из каждой радости, бояся пресыщенья,

   Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства

Восторгом сладостным наш ум не шевелят;

Мы жадно бережем в груди остаток чувства —

Зарытый скупостью и бесполезный клад.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

   Когда огонь кипит в крови.

И предков скучны нам роскошные забавы,

Их добросовестный, ребяческий разврат;

И к гробу мы спешим без счастья и без славы,

   Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

   Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

   Над промотавшимся отцом.